Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: Братья по разуму
Размер: драббл, 579 слов
Пейринг/Персонажи: Курильщик, Табаки, Горбач, Слепой
Категория: джен
Жанр: missing scene
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: криптоисторический экскурс от Табаки
Примечание/Предупреждения: Кроссовер с “Письмами Ложкина” Кира Булычёва

День с самого утра как-то не задался. Пытался рисовать — сначала Шакал лез под руку, давал бесценные советы, потом один за другим сломались почти все мои карандаши. Я попросил у Горбача ножик и принялся их точить, стараясь не отчекрыжить себе ненароком палец.
Табаки некоторое время наблюдал за мной, мечтательно щурясь, потом завозился: сначала покопался в рюкзаках и сумках на спинках кровати, затем осмотру подверглись шкафы и пространство под кроватями (под кровать Черного Табаки, конечно, не совался).
Результатом поисков стали несколько матерчатых мешочков, в которых что-то постукивало.
Шакал устроился неподалеку от меня (попутно рассыпав карандашную стружку, которую я старался собрать на испорченный лист бумаги), разложил мешочки в какой-то одному ему известной последовательности, долго сражался с завязками, и, наконец, на свет явилось содержимое: в одном мешке были грецкие орехи, в другом — половинки пустых скорлупок. Мешочек, в котором, видимо, полагалось быть очищенным орехам, был пуст.
Из глубин жилетки Табаки извлек щипцы и принялся ловко колоть орехи. Всего раз или два скорлупки трескались не по шву, чаще же всего они распадались на две ровные половины, и оставалось только подцепить ногтем сердцевину, чтобы затем отправить ее в предназначенный для этого мешочек или (что было гораздо чаще) в рот.
Я понял, что пялюсь на этот процесс, не отрывая глаз, только когда Табаки обратился ко мне.
— Курильщик, ты когда-нибудь задумывался, почему грецкие орехи так похожи на мозг? — спросил он, с хрустом раскалывая щипцами очередной орех.
— Нет, не задумывался, — ответил я.
— О-о-о-о-о! — Табаки округлил глаза и чуть не поперхнулся орешком. — Это ты зря! Это такая трагедия, в исторической перспективе, конечно, что я просто диву даюсь, как про нее еще не сочиняют романы, не ставят пьесы и не пишут картины. Вот ты, Курильщик, почему еще не пишешь об этом картины?
— Так что за трагедия-то?
— Бедное дитя, ты же еще не знаешь, ну так слушай! Далекие предки грецких орехов выползли на берег мелкого теплого моря, когда там отваживались появляться только самые смелые динозавры. Прото-орехи были малы и слабы, но мозга у них было ровно столько же, сколько у самого огромного динозавра: с грецкий орех! — Ради наглядности Табаки сунул мне орех под нос (снова разметав карандашную стружку, которую я уже почти собрал).
— Предки грецких орехов облюбовали для жизни ветви деревьев. Они переползали по веткам, ели насекомых, находили себе пару. Ах, счастливое было время. Золотой век! — Он стер с глаз воображаемую слезу умиления и продолжил: — Мимо мчались годы и века, а естественных врагов у орехов не было. И бедняжки в буквальном смысле замкнулись в себе. Прицепились к деревьям, охотиться перестали, отгородились от мира. Находят себе пару еще до рождения и живут в одной скорлупке на двоих.
Как раз в это время Табаки особо удачно расколол орех: перед ним лежали две части скорлупы, а в пальцах он крутил совершенно целую сердцевину — два соединенных перемычкой, достаточно крупных «мозга».
— Теперь-то у орехов есть враги, но эволюционировать уже поздно, — он закинул орех в рот и, давясь и чавкая, стал жевать.
Меня передернуло:
— Да ладно тебе заливать!
— Я вру? Ты хочешь сказать, что я вру?! — заверещал Шакал, от возмущения кашляя и плюясь орехом. — Да если ты хочешь знать, об этом даже в научном журнале писали!
— Я читал этот журнал, — внезапно подал голос Горбач. — Табаки все говорит, как там написано.
Табаки победно на меня воззрился. Я сидел с открытым ртом.
— Значит, грецкие орехи — это мозги? — прошелестел с пола Слепой, и над кроватью поднялась его рука. Пока он не подал голос, я даже не замечал, что он там сидит. Табаки подтолкнул мешочек с очищенными орехами поближе к краю и глядел, как Слепой пробует их, с умильным видом любящей бабушки.
— Нет, не похожи, — вынес вердикт Слепой.

Название: Учащиеся называют его просто
Размер: драббл, 446 слов
Пейринг/Персонажи: Дом
Категория: джен
Жанр: три маленьких осколка истории
Рейтинг: G

Он любил смотреть и слушать. Что еще остается тому, кто и пошевелиться-то не может? Он был стар. Он был юн и глуп. Он сам точно не помнил, когда впервые осознал себя. Он был молчалив. Мало кто мог услышать Его. У Него были проблемы с определением времени: Он жил не из прошлого в будущее, а сразу во все стороны, и еще немного кустился вправо-вверх.
А потом… Или до? В общем...
Однажды…

...матушка Анна очень хорошо молилась. Она была по-настоящему верующей, эта строгая женщина в монашеском одеянии. Ей бы вести за собой воинственный орден, разжигать пламя истинной веры в язычниках, но уголь из сарая сам себя не притащит, а простыни сами себя не пересчитают. И матушка Анна отводила душу в молитвах.
Однажды к ней явился Он. Сначала она только слышала Его голос, но затем, подпитываемый ее молитвами, Он стал почти ощутим. Конечно, она Его не видела, но Он внимал ее молитвам, прислушивался к просьбам, утешал в скорби. Он был не очень уж силен, так, по мелочи: мыши теперь не портили продукты, сквозняки исчезли. Матушка Анна где-то в глубине души любила природу, лес и запах трав. Под догматами веры жили в ней бабкины волшебные сказки. Во снах к ней стал приходить лес, он шумел кронами и пах мхом. Она знала — это Он открыл для нее эту дверь, — и молилась еще усерднее.

...тех, кто сильно отличается — не любят. Он отличался даже от них, отличающихся. Пинки, плевки, злые шутки — все это было только для него. Он сбегал — его возвращали. Он прятался — его находили и били. Он пытался жаловаться — его называли стукачом и били пуще прежнего.
Однажды они превзошли сами себя: не просто устроили «темную», а оттащили в подвал, отняли одежду и избили. Они просто немножко перестарались, и он навсегда остался там. Они поклялись никому не говорить, а остальные решили, что он просто снова сбежал. Тогда его так и не нашли. Никто не знал, кто пришел к нему в последние минуты, о чем они говорили, что предложили друг другу, но только призрак, стонавший в дымоходах, обзавелся оттопыренными ушами, а по реальности пошли круги.

…дети — чуткие люди, они сразу поняли, что такое лазарет. Лазарет высасывал их жизнь. И чем сильнее они верили в это, чем сильнее боялись — тем быстрее умирали. Он был еще так мал и глуп, Он не умел давать, а только брал, пожирал их непрожитое время. Будь Он поумнее — Он бы оценил горькую иронию: они давали ему жизнь своей верой, Он их убивал.
Однажды Он вырос и научился обмениваться. Это случилось во вторник, когда умирающий на крахмальных подушках мальчик посмотрел прямо в Него. Мальчик хотел жить. Пусть плохо, пусть сложно — но жить. А Он хотел жизнь мальчика. Мальчик отправился в безымянный городок у реки, а Он теперь знал, что предлагать им.

@темы: фандом Дом

---

Название: Аллергия
Размер: драббл, 287 слов
Канон: «Бабочка на штанге»
Персонажи: Клим, Чибис, Ян Яныч
Категория: джен
Жанр: AU
Рейтинг: G-PG-13

— Да, не получаются из нас вегетарианцы. Вон как трескаем куриное блюдо.
Чибис проглотил очередной шарик, заел редиской и невозмутимо объяснил:
— А это не курица. Здесь вообще нет настоящего мяса.
Я чуть не уронил вилку:
— Это как? А что мы едим?
Чибис ответил со сдержанным удовольствием (и опять облизнулся):
— Соевый продукт.

— Соя? Это была соя? — Вилку я все-таки уронил, и принялся шарить по карманам. Дышать стало тяжело, но я пытался убедить себя, что это просто от нервов, и ничего страшного не происходит.

— Китайцы научились делать из сои такие мясные блюда, что никто не отличит от настоящих… Клим, да что с тобой?

— Таблетки. Я забыл таблетки! — Я вскочил, больно ударился о край стола, и ринулся к выходу. В арке столкнулся с Ян Янычем.

— Куда это ты так спешишь?

— Табегид. У бас есть табегид? — Я нещадно гундосил, из глаз и носа текло. Как же невовремя я переоделся в свой «прикид»! В карман школьного костюма мама всегда клала мне блистер с таблетками.

— Да будет вам известно, юноша, что таблетки — это профанация, от любой болезни человек может избавиться, стоит только… Эй, Клим, ты куда?

Я не слушал. Я мчался к выходу, надеясь только, что успею добежать до дома до того, как задохнусь. Ни удивленные «дальнобойщики», ни самолет меня не занимали. Домой, быстрее домой.

В горле клокотало, язык и губы распухли. Сколько я съел этой чертовой сои? Я чуть не растянулся, запнувшись о порог.

Плохо помню, как мне удалось добраться до дома. Но я все же успел. Помню, как мама кричала, как она делала мне укол. Помню, как над ухом хлюпала и сморкалась Лерка. А потом приехала «Скорая». Врач меня осмотрел, похвалил маму. В больницу меня не забрали.

А Чибис… С ним мы больше не разговаривали. И в чертов «Арцеуловъ» я больше не ходил.


Название: Не разбился!
Размер: драббл, 491 слово
Канон: Самолет по имени Сережка
Пейринг/Персонажи: Ромка, Сережка
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: смерть персонажа

Я смотрю на него так долго, что начинают слезиться глаза. Конечно, это только потому, что долго смотрю! Да еще и далеко так, конечно, слезы выступают. Тру глаза кулаком, ну вот, и не плачу я совсем.

Ближе нельзя. У Ромки всегда было отличное воображение, и придуманный им мир раскручивается все шире и шире, становится все тверже. Это у какого-нибудь глупого фантазера сквозь дырки стал бы сочиться туман и запах степных трав. Ромка не такой.

Бессильно пинаю ствол дерева. Шиплю сквозь зубы, скачу на одной ножке. Больно! Вот же! Он только краем глаза это дерево увидел, вернее даже придумал, что видит, и вот оно — как настоящее.

И я там был тоже. Как настоящий. Странное это зрелище — смотреть со стороны на лучшего друга — и на себя.

Старик пришел в один из дней, когда я валялся на пузе, спрятавшись за облаком, и подглядывал. За Ромкой и за собой. Мы долго тогда говорили. Я был на него зол, кричал, спорил… а потом согласился.

Старик меня научил, как войти в придуманный Ромкой мир, как заменить себя-выдуманного на себя-настоящего. Как подготовить…

...что-то опять в глаз попало…

Мы думали, что когда меня не станет, то Ромка разрушит всю эту иллюзию, пойдет за мной. И будем мы жить в Заоблачном городе, учиться разным интересным штукам.

Насильно править плод чужой фантазии — не такое уж и простое дело, но я справился. Это же не чужие выдумки, а Ромкины! Я сумел. Подменил собой выдумку, ходил там, притворялся, а потом подсунул ему передачу про разбившийся самолет.

Ромка не смирился. Не вспомнил. Его выдуманный мир посерел, но оставался все таким же осязаемым.

И вот теперь мой лучший друг заходится в безмолвном рыдании в своей постели, а я сижу на самой границе его реальности.

Хватит, довольно! Взмываю в небо, чтобы опуститься на знакомый балкон.

Я обряжен по Ромкиному вкусу, и шлем откуда-то появился, но мне плевать. У Ромки красные глаза и распухший нос. Я грублю, несу какую-то чушь, усылаю его за котлетами на кухню (с чего мне это вообще в голову пришло? А, неважно, пока его нет, можно утереть глаза и принять суровый вид), болтаю о чем-то, наедаюсь котлетами… Вот ведь шутка: котлеты выдуманные, а живот как барабан!

Мы ложимся спать вместе, он неловко прижимается ко мне, и я на какое-то мгновение становлюсь им, Ромкой.

Он знает, он все отлично знает. Не умом, умом-то у него — вся жизнь впереди, так, руку повредил, не разбился. У него впереди мама, дядя Юра, Сойка, дочка… Да уж, фантазер Ромка тот еще. Всю жизнь себе придумал уже. Даже премию за оформление космопорта себе придумал. Но какая-то его часть, та, которую не обманешь — все знает. Он видит все дыры логики, все щели в выдуманном мире, чует туман Безлюдных пространств.

Я не хочу его обманывать, но мелю какую-то чушь. В одном я ему не соврал: если разбиваются, после этого не растут.

И теперь мой настоящий друг Ромка хотя бы иногда рядом со мной. Такой же двенадцатилетний, как тогда, в год, когда он не разбился. А кто там что себе понапридумывал — это неважно.

@темы: фандом Крапивин

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: Утренняя звезда
Размер: мини, 1278 слов
Персонажи: ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: хоррор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Что если под видом невинной детской организации скрывается секта?
Предупреждения: смерть персонажа
Задание: дезинформация

— Маленькому Сереже нужна социализация! — провозгласила мама.

Это понимали родители, это понимала бабушка. Сережа этого не понимал, но его мнение не учитывалось. Шутка ли: мальчику десять лет от роду, а он постоянно сидит дома, во дворе ни с кем не дружит, да и в школе друзей нет.

Пионерии давно нет, скауты на русской земле не прижились, а против воскресной школы и церковного хора встал горой папа.

— Помнишь, Васенька, мы зачитывались книжками про паруса и созвучие? — спросила мама папу. Папа покивал.

— И о «Каравелле» читали, и завидовали? — Папа вздохнул.

— Конечно, до наших краев «Каравелла» не доплыла. Но я узнала, что у нас есть ее последователи. Отряд называется «Утренняя звезда», они выпускают одноименную газету, занимаются фехтованием, и у них даже есть свой корабль — называется «Светоносный».

— А взрослых они случаем не принимают? — встрепенулся папа.

— Увы, нет. Только дети, даже подростков не берут.

Конечно же, родители не могли вот так просто взять и отдать сына непонятно куда. Они обстоятельно поговорили с руководителем отряда Лучафэром Петровичем Венериным (он с гордостью рассказал про свои румынские корни), пообщались с ребятами («Ах, какие чистые душой ребята!» — сказала бабушка, и Лучафэр Петрович с ней горячо согласился), посмотрели на занятия фехтованием и даже поднялись на борт «Светоносного». Все им понравилось.

Вот так Сережа и попал в «Звезду». Ему даже понравилось: его ровесники и ребята постарше занимались интереснейшими вещами, между ними была некая Общность, они понимали друг друга почти без слов. Одно только расстраивало: к некоторым знаниям и работам допускались только действительные члены клуба, а Сережа пока что был «соискателем». Их было пятеро, таких вот соискателей. Им надо было подготовится, а потом пройти некий экзамен. И только после этого можно было носить форму отряда, только после этого Лучафэр Петрович на торжественной линейке под рокот барабанов выдавал номерной отрядный значок. Только после этого нового брата (а в отряде все были как братья друг другу) начинали по-настоящему учить разным интересным наукам и пускали в отрядную Библиотеку, куда посторонним путь был заказан.

Сережу немного удивляло, что в отряде совсем нет девочек. Он знал, что далеко не все девчонки интересуются только нарядами: летом в деревне, например, они все вместе, и мальчишки, и девчонки, построили плот (и попало потом всем одинаково), и палками фехтовали все наравне. Он спрашивал старших, но они отмахивались: «им неинтересно» и «они не пройдут испытание». Наконец он задал этот вопрос Лучафэру Петровичу (который был чем-то занят, но Сережа решил, что от одного вопроса плохо не будет). Тот рассеянно погладил его по голове и сказал что-то непонятное, что Сережа больше ожидал бы услышать от своей воцерквленной бабушки:

— Женщины — сосуд греха. Только мальчики чисты душой.

— Что-что? — переспросил Сережа.

Лучафэр Петрович посмотрел на него, как будто только что понял, кто перед ним.

— Вот выучишься, пройдешь экзамен — и сам все поймешь. Беги, играй с ребятами, — и он мягко подтолкнул Сережу.

Сереже, конечно, было обидно, что от него отмахиваются, но он дал себе слово хорошо подготовится, стать одним из братьев, и, конечно же, во всем разобраться — самому или с чужой помощью.

И вот наступил торжественный день экзамена. Накануне бабушка выстирала и выгладила форменные шортики и рубашку, а мама отнесла их в отряд: переодеться в форму соискателям можно было только после успешной сдачи экзамена.

Торжественная линейка была назначена на вторую половину дня, а в отряде надо было быть с утра: экзамен и подготовка к празднику требовали времени.

На пороге мама чмокнула Сережку в нос и потрепала по вихрам.

— Не бойся, ты справишься! Увидимся на линейке, — и она ушла.

Сережа вошел в холл и остановился. В отряде царила непривычная тишина. Из боковой двери к нему вышел один из старших братьев.

— Пойдем, тебе пора подготовится.

Они прошли в раздевалку, где уже ждали остальные соискатели.

— Вам надо переодеться вот в это, — старший брат указал на стопку одежды на скамье. — Телефоны и часы тоже придется оставить тут.

— Это чтобы мы не списывали? Чтобы шпаргалки не прятали? — спросил рыжий мальчик по имени Даня. Старший задумчиво посмотрел на него.

— Да, чтобы не списывали, – наконец ответил он.

Мальчишки, смущенно отворачиваясь друг от друга, разделись до трусов и натянули предложенную одежду. Это было что-то вроде просторных мантий, доходящих до пола.

— Белье тоже снимайте. И обувь, — сурово сказал старший.

Сережа хихикнул, но оказалось, что брат не шутит. Ребята, еще больше смутившись, стянули трусы. Уши рыжего мальчика пылали.

— Если кому-нибудь надо, сходите в туалет. Вот вода — если хотите пить, попейте, потом будет некогда.

В туалет никто не побежал, а вот пластиковые стаканчики с прохладной, подкисленной водой расхватали.

Потом старший брат повел их, осторожно ступающих босыми ногами по холодному полу, вглубь отрядных помещений. Сережа понял, что их ведут во внутренние комнаты, куда не пускали раньше.

К удивлению Сережи, в помещении, куда их привели, не было парт и вообще ничего не напоминало класс. Просто темное пустое пространство без окон со странным узором на полу, освещаемое свечами. Вдоль стен стояли старшие братья и в полголоса напевали какую-то песню, но слов было не разобрать. Провожатый подвел детей в центр комнаты, а затем расставил их по сторонам — в круги, обозначенные узором на полу. Сам же присоединился к поющим.

Сереже было страшно, хотелось заплакать и уйти, но он почему-то не мог и с места двинуться: брат приказал «Стой тут!», и почему-то не получалось нарушить этот приказ.

В комнату вошел Венерин. На нем был такой же балахон, как на Сереже, но чувствовал он себя в нем, похоже, уверенно.

Старшие запели громче. Это был неизвестный Сереже язык. Свечи вспыхнули ярче, но почему-то показалось, что от этого стало только темнее. Братья пели все громче и громче, их голоса поднимались все выше и выше. Лучафэр Петрович стал выкрикивать какие-то слова, и в центре комнаты вдруг сгустился ужасающий силуэт: Сережа хотел зажмуриться, но не смог. Так изображали дьявола в книжке, которую ему подарила бабушка. Человек с козлиной головой и на козлиных ногах, только вот в книжке он не был настолько настоящим и страшным.

— Прими эти чистые души, владыка! — закричал Лучафэр Петрович, а братья, доведя песню до высшей ноты, замолчали.

В тишине слышно было только, как потрескивают свечи и как копыта постукивают по полу.

— Это что? — зарычал вдруг козлиноголовый. Он в два шага оказался около рыжего, подхватил его в воздух и разодрал на нем хламиду. Мальчишка — нет девчонка! — верещала и билась в его огромных ладонях.

— Что. Ты. Мне. Подсунул? — с каждым словом чудовище сильнее сжимало тело в кулаке, и Сережа слышал, как хрустят кости. Девчонка уже не кричала — она хрипела и булькала, глаза вылезли из орбит, из ее рта текла темная кровь.

— Меня обманули! Дезинформировали! Пощади, пощади! — взмолился Лучафэр Петрович и бухнулся на колени, простирая к чудовищу руки. Оно зарычало, подняв рогатую голову к потолку. Обмякшая девчонка болталась в громадной руке тряпичной куклой. По пальцам монстра текла кровь, собираясь в лужу на полу. Сережа почувствовал, что обмочился со страха. Чудовище отбросило тело девочки в сторону, оно ударилось об стену и упало на пол, старшие братья прыснули в стороны. В груде тряпья и мяса, в которую превратилось еще несколько минут назад живое человеческое существо, белели обломки костей.

Чудовище, топоча копытами, прошлось по комнате. Оно подходило к соискателям, когтем распарывало на них балахоны и приглядывалось к голым телам. Когда очередь дошла до Сережи, он буквально задохнулся, непонятно, от чего больше: от вони адской твари или от страха перед ним.

Осмотр удовлетворил адскую тварь, копыта простучали в центр комнаты.

— Я принимаю их невинные души! — пророкотало чудовище.

Что-то произошло, Сережа так и не понял, что же именно. Просто стало как-то холодно и пусто, а что-то полупрозрачное и такое родное отделилось от его тела и устремилось в пасть твари.

В себя он пришел в кругу братьев. Они пожимали ему руки, хлопали по плечу, протягивали воду и бутерброды. Он чувствовал с ними странную общность. Вот, значит, каково это: быть братом Утренней Звезды.

Торжественное вручение значков было омрачено только одним событием: соискательница Даня завалила экзамен, расстроилась, убежала из отряда и попала под машину. Видеокамера на перекрестке зафиксировала, как она рванулась через дорогу перед грузовиком. Бедная девочка.

@темы: мои фанфики, фандом Крапивин

---

Название: Звучи!
Размер: мини, 1114 слов
Персонажи: оригинальные
Категория: джен
Жанр: крипи
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Как мальчик с колокольчиком дружил.
Предупреждение: смерть персонажа
Задание: дезинформация

Колокольчик был очень красивый: медный, блестящий, с звонким голосом. Как будто Тёмка его не на улице его нашел, а на витрине магазина сувениров увидел. Мама всегда ругалась, если Тёмка тащил с улицы домой «всякий мусор», но колокольчик же не мусор! И Тёмка радостно сунул находку в карман.

Мама, конечно, все равно ругалась: вдруг колокольчик кто-то потерял, теперь ищет, плачет, а Тёмка его унес. Но такого быть просто не могло. Тёмка не сказал маме самое главное: где он нашел свою новую игрушку. Мама запрещала ходить на стройку, а уж залезать на недостроенные этажи… А ведь именно там, на балке, и был привязан колокольчик. Если бы не его звон (наверное, ветер его качал), Тёмка бы туда и не полез. Но он каким-то чудом еще с улицы услышал переливы и бесстрашно вскарабкался на самый верхний этаж.

С тех пор Тёмка с колокольчиком не расставался: таскал его в кармане, постоянно нащупывал рукой, гладил медный бок. А уж каким удовольствием было достать колокольчик и зазвенеть им, звонко, переливисто! Конечно, в школе или дома вечером не очень-то и позвенишь, но пока родители не пришли с работы — раздолье!

Тёмка сам не мог объяснить, почему ему так полюбился колокольчик, пока однажды ночью не проснулся от тихого дребезжания. Это колокольчик, стоя на столе, куда его вечером Тёмка поставил, сам собой вибрировал. Сначала Тёмка подумал, что началось землетрясение: ведь не могут вещи сами по себе дрожать! Он вскочил с кровати, ощутил под пятками холодный пол и окончательно проснулся. Люстра не качалась, и забытая на столе чашка с ложечкой не издавали ни звука.

Тёмка прошлёпал к столу и взял колокольчик в руки. И почему-то совсем не удивился, когда тот сам собой зазвенел у него в руках. Тёмка тут же схватил его за язычок: а вдруг мама с папой проснутся? Ну и попадет ему тогда!

И вдруг в голове зазвучал голос. Тёмка сразу понял, что это говорит колокольчик, ведь в его любимых книжках неживые предметы то и дело оказывались волшебными и разговаривали с теми, кто мог и хотел и услышать.

— Тём, отпусти, мне надо звенеть!

— Да как я тебя отпущу? Нельзя: родители проснутся, — зашептал он.

— Мне надо звонить, ребята в опасности!

— Какие ребята?

— Тём, позволь мне позвонить, позвать помощь, я потом все объясню! Ты же не хочешь, чтобы ребята, такие же, как ты, погибли?

Конечно же, Тёмка позволил колокольчику звенеть так долго и так громко, как тот захотел. И конечно же, родители проснулись, прибежали, отругали…

Когда все успокоились и разошлись по кроватям, колокольчик вновь заговорил:

— Спасибо тебе, Тёмка. Ты не зря пострадал: помощь успела вовремя, ребята спасены!

А потом Колокольчик рассказал, что на самом деле он – Колокол, который звонит каждый раз, когда где-то страдает ребенок, и на его тревожный зов приходит помощь. И неважно, где происходит несправедливость и где в это время находится сам Колокол — отважный Капитан его слышит и приходит на помощь. И Колокол помогает ему своим звоном, ведь всем известно, что зло боится радостного и яростного. Вот только в последний раз зло оказалось очень сильным, и, спасая ребят и Капитана, Колокол отдал почти все свои силы, истончился и почти пропал: остался от мощного Колокола один маленький Колокольчик. Он наберется сил, и, конечно же, снова будет его голос звучать так же мощно и громко, а пока что ему надо забираться повыше и звенеть дольше, только для того, чтобы Капитан услышал зов. Помочь он ему, увы, пока не может.

Тёмка очень полюбил болтать с Колокольчиком, и даже родители стали замечать, что с их сыном что-то не так. Сколько ни объяснял Тёмка, что говорит с Колокольчиком, сколько ни пытался Колокольчик докричаться до них — они слышали только звон.

Родители решили, что у их сына — воображаемый друг. Папа пригрозил, что если Тёмка еще будет глупости выдумывать, он его накажет, а мама записала Тёмку к психологу.

— Почему я слышу, как ты говоришь, а родители — нет? — спрашивал Тёмка своего друга.

— Не знаю, малыш. Может быть, потому что ты такой же, как мой Капитан? Может быть, когда ты вырастешь, вы станете вместе бороться против зла.

Психолог ничего такого особенного в Тёмке не обнаружил, только посоветовал родителям уделять побольше внимания ребенку.

Тёмка любил родителей и постарался, чтобы они не слышали, как он болтает с Колокольчиком. Это оказалось довольно легко. А вот скрывать, что он лазает на старую водонапорную башню, было труднее. Но что поделать: на крышу не залезешь — на чердаках висят замки, — а Колокольчику во что бы то ни стало надо звенеть, забраться повыше — и звать Капитана на помощь.

И вот в первый день каникул мама все узнала: ей сказала соседка, которой сказала ее противная дочка. Ябеда увидела, как Тёмка лезет через дырку в ограде, и стала канючить, чтобы он взял ее на башню с собой. Конечно же, Тёмка отказался, девчонка обиделась и все рассказала взрослым.

Тёмка не думал, что родители умеют так кричать. Конечно же, он понимал, что лазать на башню опасно, но иначе он поступить не мог: ведь если Капитан не услышит зов, то погибнут ребята!

Тёмку посадили под домашний арест. Несладко было сидеть дома, без ключа, и смотреть, как во дворе гуляют те, кто не слышит Колокола, кто не спасает незнакомых детей и кого не наказали дурацкие взрослые. Но больше всего он переживал, что вот-вот Колокольчику надо будет звенеть, а Капитан не услышит, ведь всего второй этаж! Конечно, в тот самый первый день Капитан услышал, но это была, как сказал Колокольчик, чистая удача.

То, чего он так боялся, произошло. Колокольчик звенел и звенел, его язычок был готов оторваться от усилий, но Капитан не слышал. Тёмка в панике бегал по квартире, пытался залезть на стол, высунуться в окно — но ничего не помогало.

Наконец обессиленный Колокольчик затих.

— Все зря. Капитан не слышит! — в голосе Колокольчика звучали слезы. Тёмка сидел, привалившись к батарее спиной, и тоже плакал. Ему было ужасно жаль.

— Если бы я мог, если бы я только мог! — рыдая, проговорил он.

— Ты можешь! — вдруг сказал Колокольчик. — Ты тоже можешь звучать!

— Но как? — сквозь плач спросил Тёмка, дернулся и ударился головой об батарею. И тут же все понял. То ли он сам, то ли батарея издавали гул, который мог слышать и он сам, и Колокольчик, и, конечно же, услышит Капитан!

Он бился и бился головой об батарею, подбадриваемый криками Колокольчика, не обращая внимания на боль, на кровь, на вопли соседей, которые колотили сначала тоже по батарее, а потом и в дверь. Он должен спасти детей, Капитан должен его услышать!

Тёмка ударил в батарею головой еще раз, и еще… Пальцы, до того крепко державшие колокольчик, разжались. Они упали на пол, прямо в лужу крови, оба — ребенок и колокольчик. Ребенок не издавал ни звука, а вот колокольчик тихо позвякивал и как будто таял. К приходу родителей он истаял совсем.

***

— Привет, Таня! Не бойся! Я волшебный зонтик. Да-да, как у Мэри Поппинс. Конечно, я тебя покатаю. Держись покрепче и подпрыгни. Оп-ля! Попробуй спрыгнуть со мной с крыльца. Оп! А теперь с крыши сарая. А теперь…

@темы: мои фанфики, фандом Крапивин

---

Название: Староста
Канон: «Бабочка на штанге»
Размер: миди, 4342 слова
Персонажи: Валерия, ОЖП
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ночные откровения в общаге
Примечание: постканон

Ночью легче всего учатся вопросы к утреннему экзамену, ночью быстрее всего доделываются проекты и дописываются курсовые. И ночью больше всего хочется есть. И если сессия со всеми ее прелестями уже позади, и стопки билетов и шпаргалок выкинуты в мусор, то вот с ночным жором ничего не поделаешь. Именно поэтому в половину второго ночи я торчу на кухне и варю себе суп «из ничего».

Некоторые студенты переходят на хлеб с майонезом или на лапшу быстрого приготовления, но чаще всего после первого курса это проходит: подкрадываются гастрит и понимание, что за пять лет такой жизни можно и ноги протянуть. Стипендия у нас небольшая, и частенько можно увидеть на плите тазик с картошкой или огромную кастрюлю каши с мясом — ну, это если несколько человек скинулись. Иногда после стипендии народ «уходит в отрыв» — заказывают суши, пьют какой-то там коньяк. Таких мотов видно сразу: через неделю они будут шарить по чужим кастрюлькам и побираться на пачку майонеза.

Но сейчас, летом, закрыв сессию, большинство народу разъехалось по домам, кушать мамины супчики и воротить нос от домашних угощений. Я осталась: мне уезжать некуда и незачем, а в городе летом можно немного подзаработать. Сегодня вот, например, заплатили за прошлую рабочую неделю, поэтому я шикую: ночное мое «ничего» — это суп из яиц и водорослей на курином бульоне. Курицу я буду есть еще пару дней — гулять так гулять! — а вот суп приговорю прямо сейчас.

За моей спиной раздается шум: кто-то идет по коридору и громко разговаривает. Хрясь! дверь распахивается, с грохотом ударившись о стенку. Кого там принесло?

Оборачиваюсь — а, Лерка! Староста наша. Это она по телефону с кем-то ругается. Увидела, что кухня не пустая, сбавила тон. Теперь не орет, а шипит. Если бы на меня так шипели… Не, пусть лучше кричат.

Дальше все произошло как-то очень быстро и весьма разрушительно. Лерка рявкнула в трубку и запустила ее в стену, сбоку от плиты. Телефон ударился о кафель, и целая секция рухнула вниз. Одна из плиток — прямёхонько в мой суп. Приятного аппетита, ага.

Я выключила бесполезно шипящую конфорку — суп выплеснулся и потушил огонь, — и пошла за тряпкой. Внутри все кипело: было жалко испорченных продуктов, и суп пах так вкусно, и я его уже предвкушала…

Пока я вытирала плиту, Лерка стояла рядом и пялилась на свой мобильник. Я мельком глянула — целехонек. Старая Нокия — чего ей сделается. Хорошо еще, стенку не проломила. Если б в комнате так запульнула — может, и появилась бы дыра: у нас в некоторых местах гипсокартонные стены. Слышимость аховая, но кто ж нам условия-то обеспечивать будет.

Я собрала осколки плитки в ведро, а более-менее целые приставила к стенке. Авось удастся подклеить. Потом отправилась в туалет торжественно хоронить свой суп. Лерке я ничего не сказала. Во-первых, недавно меня ткнули носом в то, что я слишком много ругаюсь — вроде как, это неженственно. Плевать я хотела на свою женственность, но потом как-то соседка записала нашу трепотню на диктофон, и меня как из ушата окатили. Голос у меня, оказывается, мерзкий, а речь я пересыпаю кучей мусора, всякими там «э-э-э», «типа», «ну в общем» и так далее, и даже без мата неприятно слушать, а уж с ним — и того хуже.

А во-вторых, я Лерку боюсь. Вернее — побаиваюсь.

Старостой она стала почти что случайно. Лет на пять старше нас, однокурсников, она с самого начала держалась в стороне. Смотрела не то чтобы свысока, а так, будто мы — резвящиеся щенята, жизни не знающие, а уж онаааа-то, она — ууу, как жизнь знает. Училась не очень хорошо, звезд с неба не хватала, но упорно. Как будто видела перед собой какую-то цель. Мы-то многие поступили в универ кто чтобы в армию не забрали (это ребята наши, понятное дело), кто — просто потому что надо же «вышку» получить, а кто не добрал баллов в места получше. Это я, например.

С первым старостой нам не повезло: Серега вызвался, потому что считал, что старосте учиться не придется. Ну, мы так вначале думали. А потом, когда стипендию он стал раздавать с недельным (а то и побольше!) опозданием, выяснилось, что он у нас юный коммерсант, и крутит наши денежки в своих делишках. Деканат ему шею намылил, наши ребята — начистили лицо. А документы Серега забрал сам.

Второй старостой была тихая девочка-ботаник Марина. Все знали, что она этого не хочет и вообще ей тяжело выполнять свои обязанности. Человек явно был не на своем месте, просто остальные смогли отмазаться, а она — нет. Она стеснялась звонить и объявлять что-то нам, она стеснялась даже написать или просто озвучить объявление, она стеснялась организовывать что-то, а уж о том, чтобы что-то сказать даже не поперек, а вдоль, преподу или декану — об этом и речи не шло.

Ну и вот как-то в сессию, когда один из наших преподов оборзел, начал орать и стучать по столу, а Маринка стояла перед ним в слезах, Лерка вскочила, гаркнула на нас, чтобы выметались из аудитории (почему-то мы все ее послушались), потом, видимо, о чем-то говорила с преподом (мы, понятное дело, подслушивали под дверью, но слышно было только орущего препода и маринкины рыдания, Лерка говорила тихо), а потом решительно отправилась на кафедру, таща на буксире зарёванную Марину. В общем, с того дня Лерка стала старостой (и обрела вечную благодарность и разрешение списывать всегда и везде у освобожденной от тяжкой ноши Маринки). А препод тот теперь смотрит на наш курс волком, но пусть бы его смотрит, главное, что не кусается, в смысле — не орет и не валит почем зря.

Лерка оказалась девкой весьма пробивной и упорной, быстро столковалась со всеми в деканате, и организационных проблем мы с тех пор не знали. Правда, всяких там общественных движух и праздников она не организовывала, но лучше уж так, чем как было. Серега не делал вообще ничего, а на то, что организовывала Марина, как и на нее саму в процессе, без слез было не глянуть.

Когда я вернулась с пустой кастрюлькой, Лерка еще была на кухне: сидела на табуретке у стола и крутила в руках телефон, а потом молча смотрела, как я отмываю кастрюлю. И только когда я уже выходила, она окликнула:

— Ленк, пошли ко мне.

— Зачем? — Я обернулась на пороге.

— Суп твой поминать. Выпивка и закуска — с меня.

И мы пошли справлять поминки по супу.

В комнате Лерки было темно и тихо. Соседки ее разъехались на каникулы по домам, и постели их стояли пустыми. Было на удивление чисто. В общаге быстро привыкаешь к бардаку, и отсутствие разбросанных вещей и прочего мусора удивляет.

В тумбочке обнаружился маленький холодильник, а в шкафу — чайник. Вообще у нас всякие электроприборы запрещены (уж не знаю, почему комендант еще не пытается запретить компьютеры), интересно, как Лерка прячет это богатство. Или ей, как старосте, поблажки делают? Завидую ее соседкам.

Лерка быстро собрала на стол, пока я столбом стояла у двери.

— Ну, за твой суп, не чокаясь!

Выпили, закусили. Кто б мне еще полчаса назад сказал, что буду с бутербродом в руке сидеть в комнате у старосты — не поверила бы.

— Ты меня извини. — Прожевав, заговорила Лерка. — Психанула. Чертов брат, чертова семейка!

Она быстро опрокинула в себя еще рюмку.

— Я уж думала: сбежала сюда, и не достанут они меня. Но нет! Телефон как-то вызнали — ой-ой-ой, Лерочка, мы так за тебя волнуемся, ой-ой-ой, давай Клим к тебе приедет, проведает… Ненавижу!

— Клим — это папа?

— Клим — это брат. — Слово «брат» Лерка как будто выплюнула, столько желчи и ненависти было в ее тоне.

Лерка еще раз приложилась к рюмке, и тут ее будто прорвало.

— Папа наш — та еще тряпка. Писатель, сценарист, творческая личность — тоже мне. Кропал свои шедевры, а у нас даже машины не было, ты прикинь? Сначала им мама рулила, то моя, то… не моя, а как брат вырос, папа почуял более сильного самца, и кто у нас дома главный? А Клим у нас дома главный. Клим хороший, Клим правильный, а Лерка — дура от левой бабы...

Я, признаться, чувствовала себя очень неловко. Не люблю пьяных откровений, да еще и от полузнакомых людей. Мне неприятно сейчас, а утром будет неприятно нам обеим — если Лерка, конечно, вспомнит. Пока что она выпила не очень много, но если продолжит такими же темпами…

Сама Лерка, кажется, почувствовала мое состояние.

— Так, ну нафиг! — Она решительно убрала бутылку подальше и поставила греться чайник.

— Если я продолжу — напьюсь. Слишком много пила в свое время. Чуть до алкоголизма дело не дошло. Ну да не дождутся.

Удивительно и непривычно для меня это было — сидеть с полузнакомой сокурсницей и выслушивать ее откровения. Да к тому же не просто девчонка, а наша суровая староста!

— Мне пить много нельзя. По хорошему-то вообще не надо бы, но сама понимаешь, как оно бывает. Иногда просто нужно — вот как сейчас. Ты думаешь, почему я тут кукую? Не самый престижный вуз, да и, по уму-то, в моем возрасте люди «вышку» уже получили, работают, семья, все дела. Ты думаешь, я не вижу, как вы хихикаете, когда я не врубаюсь во что-то, или даже вопрос преподавателя не могу понять, не то что ответ?

Лерка была права, но только наполовину. Вначале мы действительно хихикали над великовозрастной однокурсницей, «тормозящей» на самых простых темах. Но потом, когда поняли, что ей на нас плевать, перестали. Неинтересно это — когда объект подколок смотрит буквально через тебя и не реагирует. Ну а потом стало не до того: лекции, семинары — тут свою бы голову не потерять, на содержание чужой уже как-то и плевать. А потом Лерка стала старостой.

— Знаешь, я очень многое потеряла. Из-за обстоятельств, из-за семьи, из-за алкоголя... из-за собственной глупости. В основном, конечно, из-за глупости. Но когда все это началось, я и была мелкой дурочкой.

Мне очень хотелось встать и уйти. Но неудобно как-то. Это как будто было моей платой за ночное угощение. Хотя, если вдуматься, это же Лерка компенсировала пропавший суп... Тем временем она продолжала:

— Не хочу сказать, что меня как-то там особо унижали или заставляли что-то делать. Обычное детство. Но чувствовала я в их отношении что-то... какую-то тайну, которую все, кроме меня, знают. Очень хотелось понять, что же это за тайна, раскрыть, так сказать, семейный секрет.

— И узнала, раскрыла? — Я невольно заинтересовалась.

— Конечно. Не сказать, чтобы меня это обрадовало, но... Когда мне было восемь, на горизонте появилась моя мать. Биологическая. Оказывается, папаша мой, творческий человек, чтоб его, срулил от жены и сына к какой-то бабе, а потом, когда она родила и свинтила, бросив его с дитём, приполз назад.

— Так ты от любовницы родилась? — Я спросила раньше, чем сообразила, что это весьма грубый вопрос.

— Ага. Да не кипешуй ты. Я уже давно привыкла к этой мысли. Да не смотри ты на меня так! Все нормально было. Не было ко мне отношения, что вроде сиротку пригрели. Просто папа всегда все делал с оглядкой на маму. Ну да мало ли таких мужиков, подкаблучников. Вот то, что братец с возрастом стал все сильнее это чувствовать, и уже вертел не только папой, но и мамой потихоньку-полегоньку, но крутил... было неприятно. Он у меня знаешь, самый честный, самый лучший, эталон и чудо что за мальчик. Я на его фоне явно проигрывала. А потом он руки распускать стал.

— То есть... бить или лезть?

— Да бог с тобой, бить. Для «лезть» он слишком правильный.

— То есть бить сестру — это нормально?

— Лен, у тебя братья или сестры есть?

Я помотала головой.

— Когда дети ссорятся, или дерутся, или еще как выясняют отношения — это нормально. Но для драки с девчонкой он опять-таки слишком хороший. Он меня не бил, он со мной не дрался — он меня «воспитывал». Учил, правильный такой, хорошим манерам. Когда дерешься, когда можешь ответить — это одно. Это легче, уж поверь мне. Я дралась, я знаю. А вот так, когда не можешь ничего сделать, да тебе еще и внушают, что это ты плохая, что это ради твоего блага...
Впервые это случилось примерно тогда же, когда я узнала про свою биологическую маму. И без того достаточно сложно для ребенка. А тут мы еще и собирались купить машину и поехать отдыхать. Знаешь, вот сколько он меня потом «воспитывал», я уже и не помню, просто какие-то моменты всплывают. А тот, первый раз, запомнился, наверное, навсегда. У папиного друга, у которого покупали машину, заболела жена. Или бывшая она уж ему была, не помню, давно было. В общем, наша семья решила, что деньги отдадут ему просто так. То есть решили папа с мамой и Клим. Ну, я понимаю, дружба, жизнь человека. Это важнее. Но тогда я была совсем мелким ребенком. И мне никто ничего не объяснил, нормально я имею в виду. А ведь мы всей семьей собирались поехать отдыхать. И тут — все отменяется. Просто — так надо, а раз ты не согласна... Клим попросил родителей выйти, и они вышли! И впервые ударил меня. Знаешь, это не столько больно — что там, тапочкой по жопе-то — сколько унизительно, обидно и непонятно. В общем, я тогда в первый раз сбежала из дома. Пряталась в каком-то сарае, плакала... думала, как это называется, над своим поведением. Решила, что, наверное, это действительно так — что я плохая, я неправильная, я виновата и заслужила наказание. Не может же быть так, чтобы старший братец был неправ, да и родители тоже. Что, наверное, это Евины гены проявляются… Ну, мамы моей биологической, в смысле.

— И что было дальше? — Я невольно стала сочувствовать той мелкой девчонке, которой когда-то была моя староста.

— Ну а что дальше… — Чайник уже закипел, Лерка разлила по чашкам кипяток, достала с полки коробку с чайными пакетиками. — Какой будешь? Зеленый, черный?

Мы в молчании дергали за ниточки, бултыхая пакетики в чашках.

— В общем, тогда все получилось как-то по-дурацки. Я спряталась в чужом сарае, а меня там заперли. Случайно, никто же не знал, что я там: я тихо сидела. Потом Клим меня нашел, как-то взломал замок, выпустил. Ну, то есть ты сейчас не с выросшим призраком чай распиваешь.

— Я не про то. Дальше-то что было? Он извинился? Или так и продолжил тебя тапками воспитывать?

— Клим считал, что ему не за что извиняться. Ну, я так думаю. Наоборот, после того первого случая я сама пришла просить прощения.

— А потом что было?

— Потом было много чего. Но не сразу, совсем не сразу. Понимаешь, как-то так выходило все время, что мои поступки, желания и капризы судил именно Клим. И что все, чем я была, чем я росла — в смысле, плохое — была исключительно моя вина. А что было хорошего — это несомненное влияние Клима.

— Он сильно тебя старше? Родители-то вообще воспитывали, или брат растил?

— Нет, не сильно. Четыре года всего.

Я попыталась представить, как это: когда плохое в тебе — твое, а хорошее — заслуга сопляка чуть старше. Не смогла. Наверное, в том, чтобы быть единственным ребенком в семье, есть свои плюсы.

— В общем, «воспитание» мое началось не то чтобы сразу и не то чтобы прямо вот так с рукоприкладства. Не знаю, это моей биологической мамы гены, или просто характер дается при рождении, но… ты ж сама наверняка видишь, что у меня характер не сахар: я и рявкнуть могу, и надавить, и скандал закатить.

— Лерк, ты на себя наговариваешь. Нормальный характер. Пробивной. Тем более, ты всегда за нас.

— Ну, мне же лучше про себя знать. Ох, как хочется, бывает, взять за шкирняк, или устроить битье лиц и посуды, ты б знала… Ну да ладно, не об этом сейчас. Я с детства была такая — резкая, импульсивная, а помножить на детский максимализм — так вообще красота неописуемая выходит, да? Так вот, просто прими: ребенком я была тоже достаточно неприятным.

— Мне кажется, кто-то сейчас повторяет слова любимого брата, — блеснула я глубоким знанием психологии.

— А ты не выпендривайся, когда тебе старший товарищ душу изливает! — замахнулась на меня Лерка. — Кипятку подлить? Варенья, может, хочешь?

— Ты просто затыкаешь мне рот едой! Наливай, и от варенья я тоже не откажусь!

Чай был вновь налит, варенье появилось и так же быстро исчезло. Даже сытый студент способен на молниеносное уничтожение продуктов, а если продукт к тому же вкусный… Некоторое время мы молчали.

— Классное варенье. Сама делала? — спросила я, облизывая ложку. Лерка кивнула. — Круто! Я не умею.

— Ага. Чего там уметь, пятиминутку-то. Еще?

— Давай.

Помолчали, каждая о своем.

— Знаешь, а ведь братец наверняка считает, что я питаюсь тут лапшой быстрого ре… — она скривилась, — быстрорастворимой лапшой, живу в клоповнике и на лекциях не появляюсь.

— А сессия?

— Ну, сплю с кем-нибудь, наверное. Или вообще вру, что учусь, а на самом деле валяюсь обколотая в каком-нибудь притоне.

— Нет, ну это уже как-то слишком.

— Не слишком. Ты просто не знаешь, как я жила до поступления.

— В притоне?

— Ну почти. На вписке. Пять человек на одном диване, комковатые матрасы на полу, липкий стол и все остальное, окурки, и пустые бутылки, и чего только еще не. Наркотиков вот только не было, нет. Хозяин вписки был весьма принципиален в этом вопросе, а так как он был скульптором, в промежутках между запоями даже что-то там ваял, и силы у него было ого-го. С ним так просто не поспоришь.

— Как ты там оказалась-то? С таким-то правильным воспитанием.

— Так и оказалась — от этого самого воспитания убегала. Точнее, наверное, реализовывала представления братца обо мне. Он же считал, что без его наставлений и крепкой руки я именно там и окажусь. Знаешь, если человека постоянно называть свиньей, он и захрюкать может. Еще в детстве было так: он мог таскаться по каким-то сомнительным кафешкам для дальнобоев, шляться в соседний поселок по пустырям — это всегда было правильно и хорошо. Но если я гуляла во дворе — это обязательно называлось «болтаться», и во дворе мелкая я не «играла с друзьями», а «занималась ерундой за мусоркой».

— Ничего себе разделение обязанностей у вас было. Обычно как-то мальчишек обвиняют в этом самом — в шлянии и ерунде, в смысле.

— Ну тут ведь как: кто первый встал, того и тапки. Кто первый зарекомендовал себя как положительный головастый парень с хорошо подвешенным языком — тот и прав. А у меня наследственность. Ну то есть от мамы моей гены. Так что сама понимаешь — я кругом виновата была. Ну, правда, я тоже не ангел с крыльями: я и украла-то в первый раз для того, чтоб брата подставить.

— Ты крала?! — Выпивка, притоны и семейное насилие — это одно. Но воровство... это совсем другое. Это как-то не укладывалось в голове. Сами собой в голове стали всплывать случаи, когда на курсе у кого-то что-то пропадало. Вроде бы, каждый раз вещи находились — ну, кроме еды из холодильника, — но как-то неспокойно мне стало. Тем более, Лерка так легко призналась в воровстве…

— Крала, да. Не переживай: в институте я эту пагубную привычку оставила. Да и крала-то я… С друзьями на «слабо» или еду, когда денег совсем не было. Почему-то так всегда получалось, что на выпивку у нас деньги были, а на закуску не хватало. Ягоды из варенья, которое мы едим, кстати, тоже можно назвать ворованными. Поехала в деревеньку, нашла заброшенный дом с садом. Там столько всего было, и никто не собирал — гнило прямо на ветках. Бери — не хочу. Разное воровство бывает, Ленка.

Снова помолчали.

— Я никак не могу понять, неужели благими намерениями можно довести человека до притона, алкоголизма, воровства? До того, что ты его даже по телефону слушать не желаешь?

— Это смотря как что называть. Вот ты считаешь, что изначально я была хорошим ребенком и меня довели, так?

Я кинула.

— А брат — я его не спрашивала, но натуру его знаю — наверняка считает, что приложил все силы к тому, чтобы изначально порочная девка стала человеком. Но не срослось, и порок в ней победил. Мне было десять, когда он решил заняться моим половым воспитанием. Знаешь, как это было? Подколки и постоянные наезды на тему того, а что это мы делаем за гаражами, и что будет, когда я принесу в подоле и оставлю маме внучонка на воспитание, а сама побегу обратно за гаражи с дружками обжиматься. А мы за гаражом ракету строили! — Лерка с такой силой стукнула по столу, что ложки задребезжали в полупустых чашках. На глазах стояли слезы. — Я же не железная, даже сейчас! А тогда я была просто ребенком! Зачем, Ленка, ну зачем были эти постоянные наезды про хахалей, про занятия за гаражами, про все мои интересы?

—А родители не могли тебя защитить? — тихо спросила я.

—Родители… не знаю. Сначала, наверное, считали, что это просто детские разборки. Положено же брату с сестрой ругаться и воевать. Драться и все такое прочее. А потом, думаю, уверились в том, что я именно такая, как говорит Клим, и что только он может «держать меня в рамках».

Последнюю фразу Лерка сказала таким тоном и с таким мерзким выражением лица, что я сразу поняла: это она его, брата, изображает.

— В общем, знаешь, сначала я пыталась быть хорошей. Такой, как он от меня хотел. Даже когда он меня бил — не в драке, не между делом — это каждый раз обставлялось как выполнение им тяжкой и неприятно обязанности, будто это ему куда как сложнее и больнее, чем мне. У меня что — у меня боль телесная, физическая, глупая и дурацкая. А вот он — страдает душой. Сначала мучается, когда я делаю плохо, потом — когда приходится причинять мне боль, и после — испытывает ужасные угрызения совести, что пришлось любимую сестренку наказать. Знаешь, я же к нему сама, первая приходила, прощения просила. Плакала — не от своей боли, от того, как он мучается, как я его мучаю. Он потом становился очень мягким и добрым. Обнимались мы с ним, плакали… Никогда он не был настолько же чутким, внимательным, как после того, как меня наказывал.

— Слушай, да он же садист какой-то получается! Этот, как его… токсичный абьюзер.

— Токсичный — не токсичный, а язва и сволочь та еще! — Лерка так яро принялась за остатки варенья, будто не ягоды ложечкой цепляла, а на брата с ножом кидалась. — В общем, потом меня переклинило и я перестала пытаться быть хорошей. В подоле, к сожалению для брата, не принесла, но вот подростковый бунт у меня был тот еще. Чего я только не делала. И хамила, и вела себя как последняя дурища, а уж как одевалась — это и описать сложно. Забросила свою дворовую компанию, прицепилась к хулиганам нашим местным. Ева, мама моя, как-то даже приезжала. Пыталась серьезно поговорить. Не то, чтобы она как-то особенно за меня переживала, просто так совпало, насколько я понимаю. Ну, мы ее обматерили и умотали. Я тогда даже ночевать домой не пришла.
Учебу я, сама понимаешь, забросила. Сначала домашние задания перестала делать, потом и на уроках появлялась от раза к разу. Позор школы, ай-яй-яй, а еще девочка, а брат у тебя такой хороший, да ты о будущем своем подумай, куда ты после школы пойдешь…

— И куда ты после школы пошла?

— А никуда. Как аттестат получила, так мне устроили семейный совет. Или я берусь за ум, смываю с волос краску, вынимаю серьги, бросаю курить и не вспоминаю про свою компанию, или они меня выгоняют. С тяжелым сердцем, ты же понимаешь. Солировал братец, родители со скорбными лицами поддакивали и обеспечивали поддержку. Вот если я образумилась бы, то они бы меня устроили в ПТУ. Потому что ну куда еще с таким анамнезом!

— И что ты?

— Я? Покидала в рюкзак вещи, паспорт, несколько банок консервов… А, и любимую книжку братца прихватила, чтобы помнил, и ушла.

— Куда?

— Да никуда. Не было у меня никаких вариантов, по большому счету. И что делать буду, я не знала. Сначала пару недель кантовалась то у одного приятеля, то у другого. Лето еще было, у кого-то дача свободна, у кого родители уехали — можно пока пожить. Когда настала осень, я уж думала, придется мне, как побитой дворняге, возвращаться домой. Лизать руки этому чертовому хозяину моей жизни, Климу. А потом совершенно случайно, по сумасшедшей удаче, в очереди в пункт приема стеклотары познакомилась со скульптором. Тем самым, у которого вписка была. Валерий Леонтьевич оказался мужиком хоть и пьющим, но серьезным и порядочным. В моменты просветления даже лепил что-то там, копеечку зарабатывал. И знал места и людей, чтобы перебиться. Простая поденная работа, от которой чистоплюи типа моего братца нос воротили. А я — ничего. И улицы мела, и подъезды мыла, и сортиры общественные. Куда еще молодой бабе без образования, да с дрожащими с похмелья руками, податься? Поработаешь, свои копейки получишь — и тащишь в дом бутылку…

— Лерк… — Я тронула ее за рукав. — Как ты из этого круга вырвалась-то? Я ж тебя знаю...

Лерка глянула на меня так, что я смешалась.

— Ну, то есть думаю, что знаю… Ты же не опустившаяся алкашка, и учишься не хуже некоторых. Что же произошло?

— Не знаю, Лен. Я сама не верила во всякие эти истории про подъем со дна жизни. Просто однажды ранней весной — это была далеко не первая и не вторая такая моя весна — мыла подъезд и вдруг увидела в оконном стекле свое отражение.

Лерка замолчала. Я тоже молчала, потому что не понимала. Ну увидела и увидела, что она — в зеркало до этого не смотрелась?

— Вижу, не понимаешь. А я не знаю, как объяснить. Это как момент осознания. Просветление, если хочешь. Я увидела себя, какая я была, какая я есть и какая я буду. Поняла про себя все и сразу. И ужаснулась. Это была не моя жизнь, это была жизнь, которую про меня придумал мой дорогой братец. И которую я воплотила. Я не такая, на самом деле я совсем другая.
Самое сложное — это не понять и не решить, что начиная с сегодня ты не пьешь, а ищешь, куда сможешь поступить, готовишься, вспоминаешь школьную программу, заставляешь склеенные алкоголем мозги работать. Самое сложное — это не позволить бывшим друзьям затянуть тебя обратно во все тот же круг. Это как ведро с раками: если бы они могли помогать друг другу — они бы все сбежали, но раки хватают клешнями того, кто пытается выползти из ведра, и затягивают обратно.
Я не сказала друзьям-собутыльникам о своих планах. Мне на руку сыграло то, что приближалась весна. Многие к лету расползаются из притонов бродяжничать, побираться… Просто мотаются по стране: «путешествуют». Я поселилась в заброшенном домике в деревне. Переборола абстиненцию. Ленка, как же я умею ненавидеть, оказывается! Если бы не ненависть к брату, я бы не справилась, сорвалась бы. Оказалось, что если не тратить деньги на выпивку, и питаться кашей да подножным кормом, то вполне можно жить даже на те копейки, что зарабатываешь. А если подстегивать мозг не алкоголем, а все той же самой ненавистью — то можно и к работе его приучить. К зиме я сняла угол у одинокой бабки на окраине города.
Природа не обделила меня здоровьем и соображением, как я с удивлением выяснила. Всего год мне потребовался, чтобы подготовиться и поступить сюда. Удача, конечно, редкая.

Она замолчала. Удивительно. То, что для меня было проигрышем, для нее было удачей.

— И как только умудрился братец раздобыть мой номер, узнать, что я тут учусь — не представляю. Я постаралась оборвать все нити, когда переехала сюда… Только бы не заявился, только бы не испортил мне и эту, новую, жизнь!

Я высказалась в том смысле, что мы сами кому хочешь жизнь испортим, а вахтёрша общаги, баба Нина, хоть Клима Ворошилова, хоть маршала Буденного с лестницы спустит. Мы еще посидели, подумали, как можно оградить Лерку от брата. В конце концов, она уже сто лет как совершеннолетняя, да и в институте себя зарекомендовала хорошо. И кто поверит левому чуваку с дурацкими претензиями?

Выпили еще по чашке чаю, и я пошла к себе, спать. Небо за окном потихоньку светлело. Ночь подходила к концу. Самая странная ночь этого года.

Скачать

doc | rtf | htm | txt

@темы: мои фанфики, фандом Крапивин